Автомобили принадлежавшие НКВД, черный воронок

Наибольший страх вызывали автомобили — об этом много написано в воспоминаниях о сталинской эпохе, — принадлежавшие НКВД («черные воронки» или «черные маруси»). Происхождение этих терминов неизвестно. Американские, британские и австралийские полицейские фургоны и автозаки также назывались в XIX в. «черными воронами», но является ли это источником для русского названия — не ясно. «Почти каждую ночь приезжал “черный ворон" из ГПУ, чтобы увезти кого-то далеко-далеко», — вспоминал бывший житель Ростова-на-Дону, вторя многим мемуаристам. Наверное, самое известное упоминание «воронков» сталинской эпохи звучит в прологе к «Реквиему» Анны Ахматовой, где оно служит синекдохой для Большого террора: «Звезды смерти стояли над нами, и безвинная корчилась Русь под кровавыми сапогами и под шинами черных марусь».

Александр Солженицын, который посвящает несколько страниц в книге «Архипелаг Гулаг» этим машинам, пишет: Первые воронки появились на наших все еще мощеных улицах в то же время, что и первые грузовики в 1927 году. Существует, однако, архивная папка, содержащая письма в Главное управление государственных автомобильных заводов, датированные маем 1923 г., в которых обсуждаются детали покупки Московским городским Советом трехтонного грузовика «паккард» и его переоборудования на одном из заводов (не АМО), чтобы он мог перевозить до 25 заключенных. Автомобиль, согласно контракту, должен быть окрашен в «любой цвет, по желанию», то есть необязательно в черный. Почти сразу же он отправился в ремонт, поскольку во время третьей поездки в тюрьму на Таганке отказали первые две передачи.

Солженицын добавляет, что на протяжении многих лет воронки были серо-стального цвета, и это и был, так сказать, цвет тюрьмы.

Только позднее, после войны, они стали окрашиваться в яркие цвета и маскировались такими надписями на бортах, как «Хлеб», «Мясо», Пейте Советское шампанское. Когда пришло время для Евгении Гинзбург стать пассажиркой «черной маруси» это случилось в 1937 г. — машина оказалась цвета морской волны. Евгения часто видела ее возле своей квартиры в Казани и предполагала, что это привезли молоко или продукты. Отчет Гинзбург об ее аресте является полезным напоминанием о более глобальном страхе, связанном с легковыми автомобилями, по крайней мере среди тех, кто ежеминутно ожидал ареста:
— Павел! Машина!
Ну и что же, Женюша? Город большой, машин много...
— Остановилась! Право, остановилась...
Муж босиком подскакивает к окну.
Он бледен. Преувеличенно спокойным голосом он говорит:
— Ну, вот видишь, грузовик.
— А они всегда на легковых, да?
Когда пришло ее время, не было ни легкового автомобиля, ни грузовика, конец ее свободе положил телефонный звонок с официальным предложением прийти в НКВД. Звонивший «был очень мил и любезен».